Дамский мастер

(тошнотворно-мелодраматическое))

Пётр полностью соответствовал своему имени. Он был огромный, могучий, с большими добрыми руками, спокойный и молчаливый. Вот точно – камень. И никогда он, даже в самом нежном детстве, не был всяким там Петрушей, Петенькой и прочей ерундой. Всегда и только Пётр.

Удивительно было смотреть и ахать, как ловко, своими большими широкими пальцами, тоненько и нежно, волосинка к волосинке, управляется он с маленькими в его руках женскими головками, обрабатывая их остро заточенными малюсенькими ножничками, расчесочками и всяким хитрым цырульным инструментарием. Это был высочайшего уровня творческий процесс.

Мастерство свое Пётр получил в наследство от мамы, маленькой шумной женщины, говорливой и смешливой, которая вырастила его в одиночку. Так сложилась их с мамой жизнь, что помощником у неё он помнил себя с тех пор, как научился ходить. К маме на прическу женщины записывались за месяц.

К Петру записывались за полгода и клиентура его не просто боготворила, а готова была носить на руках. Он не просто делал прически и красоту, он умел слушать и молчать, но ТАК молчать и ТАК слушать, что, казалось, понимает всё насквозь, как всевышний, при этом сочувствует, прощает, благословляет и любит. Прием у Петра равнялся не только стрижке и укладке, а полноценному сеансу психоанализа и психотерапии.

Как и мама, Пётр измерял женскую красоту длиной волос. Чем длиннее и гуще были волосы пришедшей дамы, тем больше времени ей уделял Пётр и тем больше фантазии и сил вкладывал в сотворимое произведение. Больше всего он ненавидел стричь девичьи косы, на которые покушались всякие малолетки, вырвавшиеся из-под мамкиной опеки после школы. Этих дур он отправлял к тёте Клаве за соседним столиком, потому что не умел обращаться с подростковой психикой и отговаривать от опрометчивого поступка.

В ранней молодости, сразу после школы, Петру пришлось перепробовать немало чисто мужских профессий, от водителя КАМАЗа, охранника и, конечно же, грузчика (с его то физическими параметрами).

В конце-концов он вернулся к маминому ремеслу и уже около десяти лет не покидал это рабочее место, оставшееся ему после её болезни и кончины, в обычной районной парикмахерской, где его все знали с детства.

Пётр был одинок, хотя уже в возрасте «слегка за сорок». Несмотря на его умение понимать женщин и снисходительно внимать их чириканью, ни одна не смогла ответить ему таким же пониманием и сочувствием. Хотя, опять же по молодости, он сошелся как-то с женщиной старше себя, которая его оберегала от глупостей и любила страстно. Но, остаться с ним она не смогла и уехала с каким-то пожилым полковником в Германию, где и осталась потом, уже после перестройки.

Однажды поздно вечером, уже после закрытия салона, к Петру в стеклянную дверь постучался какой-то мужичок и попросился - «обработай меня, мужик, улетаю срочно».

Пётр был добр и «обработал». При этом, по своему удивительному свойству вызывать людей на откровения, сумел услышать всю жизнь неожиданного ночного клиента и его приключения на Севере, где тот работал вахтовиком и куда спешил улететь.

На прощание мужичок спросил его, увидев на стене фото женских головок – Мужик, ты бабский, что ли? Петр улыбчиво подтвердил.

- Ну ты что? Мужик? Ты же мужик! Айда к нам. Нам нужны такие, большие.

И клиент, которого звали дядя Вася, еще полчаса горячо убалтывал Петра поехать на Север, где просторы, тундра, вышки, медведи и настоящее мужское братство.

В Петре что-то щелкнуло. И он поддался и подался.

На следующий день клиентура Петра проснулась обездоленной.

А Петр уехал в Уренгой водителем вакуума, вот такого.



В свободное от вождения время Пётр стриг мужичкам загривки и, казалось, забыл своих легкомысленных дамочек.

Маруся была некрасивая. Маленькая, кругленькая и с круглым же конопушечным личиком, которое было похоже на яичко курочки Рябы. Единственными признаками красоты её были огромные, синие-синие глаза, доверчивая детская улыбка и роскошные рыжие косы, такие длинные и густые, что в свернутом виде протуберанцевой солнечной короной украшали её головку, в рабочее время укрытую белым колпаком. Маруся была по профессии операционной сестрой, но на Север смогла завербоваться только в уренгойскую вахтовую столовую на раздаче и на подхвате.

Прекрасные синие глаза Маруси были всегда на мокром месте. Потому что ниспослала судьба в её жизнь всяческие беды, от которых она и зафрахтовалась на Север. Муж её оказался столь ревнивым, что, в конце-концов развелся с ней, отсудив у неё 7-ми летнюю Настеньку, радость её ненаглядную. И даже после развода продолжал писать ей, звонить и угрожать всяческими мстями.

Петр, пока обустраивался и адаптировался, не сразу обратил внимание на её необычную внешность. А когда увидел, то заметил её заплаканные прекрасные синие глаза и неизбывную тоску в них. Потом узнал её историю от соседа по общежитию и немножко приболел сердцем за её невеселую жизнь.

Вечером печальная Маруся устало шла с работы к своему общежитию, не глядя по сторонам, как вдруг услышала откуда-то, кажется с небес, очень низкий, тихий и глубокий мужской голос:

- Машенька, не грусти, всё наладится.

Маруся подняла на догнавшего её Петра свои синие грустные глаза и … расплакалась. Пётр осторожно обнял её за плечи и подержал в своих ручищах, пока она перестала всхлипывать.

Месяц после этого знакомства Пётр встречал её после смены и они шли вместе, сидели тихонько на покрышках от самосвалов за общежитием в хорошую погоду, а в плохую находили где-нибудь теплый уголок, прятались в нем и говорили-говорили. Верней говорила Маруся, а Пётр просто не сводил с неё глаз и тихонько утешал, держась за руки. Через две недели добросердечное начальство выделило им вагончик, а еще через три месяца они поставили свои подписи под общим документом в местном отделении государственной канцелярии, соединяющей сердца.

Маруся преобразилась. Личико её светилось одновременно счастьем и какой-то скрытой болью. Она как бы старалась скрыть, пригасить этот огонёк, который зажегся в ней, считая, что она не заслужила этой радости, боясь её спугнуть. Ей казалось, что случайно, нечаянно судьба её утешила, что она не имеет права быть счастливой без своей Настеньки. Но счастье рвалось из неё помимо воли и преображало её, делая из рыженькой простушки красавицу.

Пётр тоже изменился. В нём вместо снисходительного равнодушия пробудилось какое-то охранительно-бережное, почти отцовское отношение и к Марусе, и к своей работе здесь, на Севере. К Марусе он относился благоговейно-бережно, а своё парикмахерское мастерство применял теперь только на ней во всей его творческой, а теперь еще и любовной фантазии. Он заплетал её роскошные косы в такие разнообразные, мудреные и прекрасные прически, что на её головку женщины приходили посмотреть специально и срисовать узор из кос, расспросив о приемах плетения.

Так они проработали два года по контракту, уезжая в отпуск подальше к морю и наведываясь к себе домой. Постепенно и бывший муж Маруси смирился и успокоился, а потом бывшая свекровь Маруси, с которой у ней сохранились добрые отношения, стала привозить к ней Настеньку повидаться.

А на третьем году этого счастья у Маруси и Петра родился Илюшка, толстый рыжий богатырь, снисходительно улыбчивый, как папа и синесинеглазый, как мама.